обманчив...
Он злился на себя, но потом вдруг его осенило, что не знать, чего он хочет, по сути вполне естественно.
Нам не дано знать, чего мы должны хотеть, ибо проживаем одну-единственную жизнь и не можем ни сравнить её со своими предыдущими жизнями, ни исправить её в жизнях последующих.
Лучше быть с Терезой или остаться одному?
Нет никакой возможности проверить, какое решение лучше, ибо не существует никакого сравнения. Мы проживаем всё разом, впервые и без подготовки. Как если бы актёр играл свою роль в спектакле без всякой репетиции. Но чего стоит жизнь, если первая её репетиция есть уже сама жизнь? Вот почему жизнь всегда подобна наброску. Но
и "набросок" не точное слово, поскольку набросок всегда начертание чего-то, подготовка к той или иной картине, тогда как набросок, каким является наша жизнь, - набросок к ничему, начертание, так и не воплощенное в картину.
Einmal ist keinmal, повторяет Томаш немецкую поговорку. Единожды - всё равно что никогда. Если нам суждено проживать одну-единственную жизнь - это значит, мы не жили вовсе.
Ворочаясь с боку на бок возле спящей Терезы, он вспомнил вдруг фразу, сказанную ей когда-то давно посреди пустой болтовни. Они говорили о приятеле З., и вдруг она обронила: "Если б я не встретила тебя, наверняка бы влюбилась в него".
Уже тогда эти слова привели Томаша в состояние странной меланхолии, ибо он вдруг осознал абсолютную случайность того факта, что Тереза любит его, а не приятеля З. Что кроме её осуществленной любви к нему в империи возможностей есть ещё бесконечное множество неосуществленных влюбленностей в других мужчин.
Мы все не допускаем даже мысли, что любовь нашей жизни может быть чем-то легким, лишенным всякого веса; мы полагаем, что наша любовь - именно то, что должно было быть; что без неё наша жизнь не была бы нашей жизнью. Нам кажется, что сам Бетховен, угрюмый и паталый. играет нашей великолепной любви своё "Es muss sein!".
Девушка, мечтающая приобщится к "чему-то высшему", но вынужденная меж тем разносить пьянчугам пиво и по воскресеньям стирать грязное бельё материнских отпрысков, накапливает в себе великий запас жизнеспособности, какая и не снится тем, кто учится в университетах и зеваетнад книгами. Тереза прочла куда больше их и знаал о жизни куда больше их, но она никогда так и не поймёт этого. То, что отличает человека учившегося от самоучки, измеряется не знаниями, а иной степенью жизнеспособности и самосознания.
Но именно слабый должен суметь стать сильным и уйти, когда сильный слишком слаб для того, чтобы суметь причинить боль слабому.
Она мечтала сделать нечто такое, что перечеркнуло бы дорогу назад. Она мечтала грубо изничножить прошлое своих последних семи лет. Это было головокружение. Одурманивающая, непреодолимая тяга к падению.
Мв могли бы назвать головокружение опьянением слабостью. Человек осознает свою слабость и старается не противиться, а, напртив, поддаться ей. Опьяненный своей слабостью, он хочет быть ещё слабее, он хочет упасть посреди площади, предо всеми, хочет быть внизу и даже ниже, чем внизу.
Нам не дано знать, чего мы должны хотеть, ибо проживаем одну-единственную жизнь и не можем ни сравнить её со своими предыдущими жизнями, ни исправить её в жизнях последующих.
Лучше быть с Терезой или остаться одному?
Нет никакой возможности проверить, какое решение лучше, ибо не существует никакого сравнения. Мы проживаем всё разом, впервые и без подготовки. Как если бы актёр играл свою роль в спектакле без всякой репетиции. Но чего стоит жизнь, если первая её репетиция есть уже сама жизнь? Вот почему жизнь всегда подобна наброску. Но
и "набросок" не точное слово, поскольку набросок всегда начертание чего-то, подготовка к той или иной картине, тогда как набросок, каким является наша жизнь, - набросок к ничему, начертание, так и не воплощенное в картину.
Einmal ist keinmal, повторяет Томаш немецкую поговорку. Единожды - всё равно что никогда. Если нам суждено проживать одну-единственную жизнь - это значит, мы не жили вовсе.
Ворочаясь с боку на бок возле спящей Терезы, он вспомнил вдруг фразу, сказанную ей когда-то давно посреди пустой болтовни. Они говорили о приятеле З., и вдруг она обронила: "Если б я не встретила тебя, наверняка бы влюбилась в него".
Уже тогда эти слова привели Томаша в состояние странной меланхолии, ибо он вдруг осознал абсолютную случайность того факта, что Тереза любит его, а не приятеля З. Что кроме её осуществленной любви к нему в империи возможностей есть ещё бесконечное множество неосуществленных влюбленностей в других мужчин.
Мы все не допускаем даже мысли, что любовь нашей жизни может быть чем-то легким, лишенным всякого веса; мы полагаем, что наша любовь - именно то, что должно было быть; что без неё наша жизнь не была бы нашей жизнью. Нам кажется, что сам Бетховен, угрюмый и паталый. играет нашей великолепной любви своё "Es muss sein!".
Девушка, мечтающая приобщится к "чему-то высшему", но вынужденная меж тем разносить пьянчугам пиво и по воскресеньям стирать грязное бельё материнских отпрысков, накапливает в себе великий запас жизнеспособности, какая и не снится тем, кто учится в университетах и зеваетнад книгами. Тереза прочла куда больше их и знаал о жизни куда больше их, но она никогда так и не поймёт этого. То, что отличает человека учившегося от самоучки, измеряется не знаниями, а иной степенью жизнеспособности и самосознания.
Но именно слабый должен суметь стать сильным и уйти, когда сильный слишком слаб для того, чтобы суметь причинить боль слабому.
Она мечтала сделать нечто такое, что перечеркнуло бы дорогу назад. Она мечтала грубо изничножить прошлое своих последних семи лет. Это было головокружение. Одурманивающая, непреодолимая тяга к падению.
Мв могли бы назвать головокружение опьянением слабостью. Человек осознает свою слабость и старается не противиться, а, напртив, поддаться ей. Опьяненный своей слабостью, он хочет быть ещё слабее, он хочет упасть посреди площади, предо всеми, хочет быть внизу и даже ниже, чем внизу.